0
О событиях 1986 года вспоминает ликвидатор последствий аварии на ЧАЭС, главный специалист Новосибирского завода химконцентратов Владислав Юрченко
«В Чернобыль я попал в первых числах августа 1986 года. Я был курсантом выпускного курса Костромского высшего военного командного училища химической защиты. Вместо войсковой стажировки мы поехали командирами взводов в воинские части, которые непосредственно участвовали в ликвидации последствий радиационной аварии. Конечно, нас спросили, есть ли желающие не поехать по каким-то причинам. Но у нас таких не нашлось», — рассказывает подполковник Владислав Юрченко.
Владислав попал в 26-ю Кинешемскую бригаду химзащиты Московского военного округа. Она базировалась в селе Ораное, внутри 30-километровой зоны отчуждения вокруг разрушенного реактора. Жили в полевом лагере — обычном палаточном городке со всеми атрибутами: жилая часть, автопарк, место приема пищи, бани.
«Ты сюда не ходи…»
— Первое впечатление от станции, которую я увидел на следующий день, было очень сильное. Само место взрыва — страшное, как после бомбежки. Смотрел на все это широко открытыми глазами, — вспоминает события более чем тридцатилетней давности военный. — Был поражен не только последствиями произошедшего, но и масштабом организации всего круглосуточного процесса на огромной территории. Всю его грандиозность смог оценить только с годами. В общей сложности в ликвидации аварии участвовало около 800 тысяч человек из всех республик СССР. Нашему государству удалось мобилизовать огромные силы. Обуть, одеть, стянуть гражданскую и военную технику, которая использовалась очень эффективно. А ведь то, что происходило, на практике было впервые.
Подразделение Юрченко работало на территории самой станции. Военные пользовались приборами, рассчитанными на ядерную войну и на очень большие уровни радиации. Гражданский персонал применял промышленные приборы, которые реагируют даже на самые минимальные значения излучения. Чтобы снизить зараженность до допустимых пределов, мыли технику. В Киев же ездили машины исключительно «чистые», которые на самой станции никогда не были.
— На станции были большие уровни радиации, которые сильно отличались по значениям в разных местах, — говорит ликвидатор. — Все маршруты передвижения — точно определены. Где-то совсем нельзя было ходить — в основном там, где скопились обломки. Они и стали объектом проведения работ. Хотя основную «грязь» убрали в первые месяцы, чтобы создать плацдарм для дальнейшего бетонирования и строительства саркофага.
Конечно, в Чернобыле был жесткий режим радиационной защиты, говорит специалист. И на станции люди находились только в специальной экипировке. Она была разной для разных работ — респираторы, противогазы, освинцованные костюмы...
— Радиация прошивает любую одежду, закрыться можно только свинцовым щитом, — объясняет Владислав Юрченко. — Важно защитить кожные покровы от радиационной пыли и не пустить эту же пыль в органы дыхания.
«Больше, чем в Чернобыле, никогда не мылись»
Как рассказывает ликвидатор, все ходили с индивидуальными дозиметрами, держали их обычно просто в кармане. Велся дозиметрический контроль по каждому человеку, чтобы за все время пребывания в Чернобыле он не получил больше 25 рентген. За этим следили специальные люди. Когда доза приближалась к максимуму, ликвидатора отправляли домой. Это правило неукоснительно соблюдалось.
— До сих пор вспоминаем с друзьями, что больше, чем в Чернобыле, никогда не мылись, — смеется Юрченко. — На самой станции были банные комплексы. Снял все, в чем отработал, помылся, надел все чистое — от нательного белья до обуви. Возвращаемся в расположение части — снова моемся и всю одежду меняем. Никогда не ели там, где работали. Мы могли только пить, и я на всю жизнь приобщился к минеральной воде. Минералки было в изобилии — настоящей, советской, в стеклянных бутылках. Можно было открыть пробку, приподнять респиратор и попить чистой, безопасной воды.
Со слов старших товарищей Владислав слышал, что в начале ликвидации последствий аварии были случаи употребления красного вина, которое якобы способствует выведению радионуклидов. Но когда он приехал в Чернобыль, уже был сухой закон. Если кто-то умудрялся что-то купить у местных и попадался, то это рассматривалось как нарушение и соответствующим образом каралось.
— Питание там было незабываемое. Усиленный рацион — фрукты, джемы, сгущенное молоко. И самое главное, такой кухни я больше нигде не встречал. Повара были из лучших ресторанов и кафе Советского Союза. Они готовили в полевых кухнях из продуктов, к которым мы привыкли, но так, что воспоминания о тех супах и отпадных кашах на всю жизнь остались, — улыбается военный.
Зато был запрет на употребление даров природы, от которых в ту пору ломились сады.
— Но мы, двадцатилетние пацаны, грешили потихоньку, — признается Юрченко. — Правда, умные дядьки-профессора, которые там были, подсказали, что сделать. Вымоешь яблоко, шкурку срежешь, косточки обязательно выбросишь — и съешь. Те яблоки, конечно, не фонили, были из чистой зоны.
Стыд «партизан»
Ликвидатор рассказывает, что были случаи мародерства среди «партизан» — так военные называли призванных из запаса гражданских. И хотя зона была оцеплена, работали внутренние войска и милиция, но кто-то изворачивался, внутри техники что-то провозил. Не будешь же каждую машину досматривать как на таможне. А ведь такие факты не только позор, но и опасность: все, что находилось в зоне АЭС, было радиоактивным.
— Я увидел на практике апокалипсис, — признается Владислав Юрченко. — Увидел своими глазами глобальнейшее происшествие, которое не с чем больше сравнить. Увидел непоправимые последствия, которые несет вырвавшийся атом. Не дай бог… Теперь я точно знаю, что нельзя относиться разгильдяйски к требованиям безопасности на любом производстве — все они прописаны на основе ошибок и практического опыта. И если кому-то покажется, что можно сделать по-своему, нарушить технологию, то пусть вспомнит 26 апреля 1986 года и Чернобыльскую АЭС.
