18
Сергей ГРАНОВЕСОВ, заслуженный артист России, 70 лет, г. Новосибирск
Я учился в Новосибирском театральном училище, у знаменитого педагога и артиста Анатолия Мовчана. А он ученик Василия Меркурьева. А вторым педагогом на курсе у меня был Лазарь Левин, известный краснофакельский артист. Начинал я не с дипломного спектакля, меня пригласили на главную роль в омскую драму. Кстати, Толя Узденский — мой однокурсник. А вот выпускались мы не вместе — ушел в армию, оканчивал я уже с Владимиром Лемешонком и Леонидом Кипнисом. Это был курс на два года младше.
Когда я, еще студентом, пришел в «Красный факел», это был длинный-длинный зал. И в конце него был балкон. Потом случилась первая реконструкция, вторая или даже третья. Но сейчас там стены покрыли сухой штукатуркой, и, конечно, звук очень сильно ухудшился. И это тоже серьезная проблема. Когда мы приезжаем в старые театры, такие как знаменитый Иркутский драматический, который был создан по типу Большого театра, там, конечно, совсем другая акустика в зале. Или, например, оперный театр. Вы видели, что сейчас убрали центральный проход? Ведь об этом никто не задумывался, пока не пришли знаменитые певцы и не сказали: «Вы что, не знаете, что в этот проход звук утекает?»
Когда стало совсем плохо, в девяностые годы, я ушел из «Факела». Зарплату не платили, работы тоже особо не было. И мы с Мишей Пичигиным организовали первую в городе антрепризу под названием «Детектив и фантастика», которая располагалась в ДК Дзержинского. «Крыша» у нас была — управление МВД и Союз театральных деятелей. И мы даже сделали один спектакль. Очень интересный. Играли в нем Наталья Демина из «Красного факела» и Слава Калиниченко из «Глобуса». Есть такая известная пьеса — «Четыре допроса». Сюжет: в тридцатые годы молодой энкавэдэшник допрашивает старую коммунистку. А она ему рассказывает, как она революцию делала. И после четвертого допроса он себе пулю в лоб пускает, потому что понимает, кто она и что такое он…
Есть набор профессиональных качеств, которым актера должны научить. Но главное — он обязан владеть словом. Вне зависимости от того, какой ему потом попадется режиссер и что этот режиссер от него будет требовать. В Интернете возникла небольшая дискуссия: мало того что в музкомедии сейчас поют в микрофон, так теперь в него еще и разговаривают! То есть работают на сцене только с гарнитурой. И вопрос не в акробатике. Думаете, лет двадцать — сорок назад меньше плясали в оперетте? Да там такие были пляски! А сейчас и все драмтеатры подзвучены. А все потому, что артисты все меньше работают над голосом и речью. Дело ведь не в том, что я какой-то ретроград, старорежимный артист. С огромным удовольствием всегда участвую в спектаклях любых форм. Но это ведь профессия артиста. Художник должен уметь рисовать. Допустим, он говорит: «Я исповедую кубизм, рисую кубики». Но если он не умеет изобразить профиль человека, то какой же он художник? Тогда, брат, и слон умеет рисовать! Я слышал, как джаз играет Денис Мацуев. Так вот он владеет ремеслом. И актер должен владеть. В первую очередь его должно быть слышно без всякой гарнитуры. Я не говорю про Дворец съездов, но, елки-палки, хотя бы в зале на пятьсот-то мест!
То, что сейчас в России называется современным театром, — это все к нам из-за рубежа приехало. А местным зрителям нужно, чтобы по-настоящему страдали русские женщины в длинных платьях, а мужчины — чтобы были симпатичными. И чтобы Чехов и Достоевский на сцене. Они там, на Западе, любят классику, русское. Наверное, поэтому наш театр «На Левом берегу» так часто и зовут на гастроли.
Наш спектакль «Муха-цокотуха» прошел очень жесткий отбор: двести театров заявлялось на фестиваль в Сербию, а из России в итоге взяли только два — наш и якутского ТЮЗа, с таким национальным колоритом. И на показе на первых двух рядах даже детей не было: сидели взрослые люди — посольство, пресса. «Муха-цокотуха» — это танцы, русская народная музыка и блистательные костюмы, которые сделал Роман Ватолкин, который сейчас работает в Москве главным художником у Надежды Бабкиной.
Я сам действующий актер и очень болезненно отношусь всегда, когда у кого-то из коллег неудача. Неудачный спектакль. Знаю, что при любом раскладе те, кто делали спектакль, много работали. Актеры не спали ночей. Все старались сделать как лучше. Роль ведь не всегда получается к премьере, она может медленно расти. Поэтому я попросил бы зрителей уважительно относиться к любым театральным проявлениям. Помню, играл доктора Дорна в «Чайке». И всегда мне казалось, что где-то я недотягиваю. А режиссер говорил: мол, хорошо играешь. И все это было до той поры, пока я не увидел в каком-то фильме, что же такое этот сельский врач. И понял, что Дорн просто настолько по сравнению с этими бездельниками измотан, так устал! И только тогда я до конца осознал вообще, о чем эта пьеса.
На правом берегу много театров, и там каждый ищет свою нишу. А на левом мы одни. «Как вы там живете?» — спрашивают нас. А у нас тем временем растет количество зрителей, заработки. Мы театр, который никогда не просит денег ни на какие поездки. Ездим на гастроли за свой счет. И стараемся, чтобы наш репертуар был все-таки максимально разнообразным. Вот сегодня будут играть «Плащ и шпагу» — больше этого жанра в городе нет. Или мы хотим, чтобы украинцы у нас в спектаклях были не те, которые сейчас на площадях маршируют, а те, которых мы всегда любили, — добрые, с хитринкой, веселые и щедрые люди, с варениками и галушками, на теплой земле живущие. Вот этих мы хотели показать. И мы это сделали в «Сорочинской ярмарке».
Пятнадцать лет назад я бросил пить, десять лет назад — курить. Почему? Потому что множество моих однокурсников и сверстников уже умерли из-за своего пристрастия к алкоголю и сигаретам. Меня жизнь заставила. Я бывший спортсмен — занимался фехтованием на саблях. Начали ноги болеть. Пришлось менять сначала один сустав, через несколько лет — второй. Мне снятся странные сны. Знаете, есть такие актерские сны, они у всех актеров мира одинаковые: ты выходишь на сцену, ничего не знаешь, ни текста, ни спектакля, тебя выпихивают из-за кулис, и ты что-то судорожно пытаешься играть. А мне снится другой сон: как будто я выпил, упал и у меня протезы выломались… Ведь ноги мои из титана. Два сустава — один американский, другой английский. Перед первой операцией меня врач спросил: «Вы курите? Я понимаю, что вы не бросите, пятьдесят лет курите!» Я ответил: «Если нельзя курить, не буду». Когда через восемь лет я пришел перед второй операцией на осмотр в НИИТО, сказал: «Знаете, а ведь я действительно бросил!» А еще раньше я бросил пить. Совсем. И это был тоже сознательный шаг. В то время я практически все время был на препаратах. Помню, в Питере на гастролях играл — по пять кубиков обезболивающего себе вколю в каждую ногу и только потом иду на сцену… Потому что там тогда уже у суставов головок не было.
Была как-то передача на телевидении, ее вел Вадим Тихоненко. И пригласили меня на эту передачу. Я сказал: «Вадик, ты меня в конце спроси, в чем для меня счастье». Потому что я придумал. И ответил: «Для меня счастье — заниматься любимым делом в компании любимых мною людей». Вот и все. Может быть, что-то в жизни сложилось, а что-то нет, это ведь неважно. Ведь могло не быть ничего. Знаете, я очень тяжело один год болел воспалением легких и вообще-то, по всем прикидкам, должен был умереть давным-давно.
