9яного века ЕГМЗ открылась выставка елабужского поэта и фотохудожника Евгения Поспелова «От натуры к натюрморту». Такие выставки стали с некоторых пор уже традиционными. Но в том-то и дело, что настоящий талант всегда нов, всегда непредсказуем и даже аномален с точки зрения привычного, а привычка, как известно, — это форма, в которой умирает истина. Другими словами, мир, кажущийся обыденным и привычным, мертв — для того, кто его таковым видит, в нем нет ничего удивительного и странного, что могло бы заставить мозг хоть немного функционировать, а сердце биться.
«Но сгнили их конкретные умы В процессе потребления продуктов,
Что им с того, что твой кузен, кондуктор, — Наследный принц Уфы и Костромы?» (БГ)
«Не надо толковать, Зачем так церемонно Мареной и лимоном Обрызнута листва. Кто иглы заслезил И хлынул через жерди На ноты, к этажерке Сквозь шлюзы жалюзи». (БП) «Тропинка растворяется в траве И солнце маслом тает в синеве, И лето, как вино, цветет и бродит…» (ЕП) и так далее, вглубь и вширь этого великолепного мира явлений и событий. Привычные, знакомые слова, но вместе они собираются в образы, которые можно ощутить лишь сердцем — чутким, готовым к восприятию чуда, и никак иначе. И автор не должен объяснять, да и не волен объяснить, что он хотел сказать своим произведением. Если вопрос возник, то, значит, все ушло и миг потерян — миг, в который миры так тесно соприкоснулись, что можно было перейти из одного в другой. Но — увы, этого почему-то не произошло, и бессмысленно рассказывать теперь, как прекрасно было или могло быть то, что пока оказалось недоступным.
— Откуда вы берете свои сюжеты? — спрашивают Евгения, и он приводит в ответ слова Гете: сюжеты валяются под ногами. Нужно только наклониться и подобрать, всмотреться и прислушаться к себе, к окружающему, удивиться, в конце концов, озадачиться. Конечно, это свойственно только вольной, не отягченной мирскими заботами душе — смотреть на всё без корысти, без желания овладеть и присвоить, а с обожанием и полным сознанием, что у всего своя, иногда совсем крохотная, но загадочная жизнь. Таков уговор.
— То, что я вижу, я воспринимаю как подсказки, намеки, подмигивания — предметы меня будто приглашают обратить на себя внимание, а может быть, сказать за них то, чего они сами не могут. Иногда мне остается только закончить фразу, ими начатую, а иногда, — Евгений на миг замолкает, подыскивая слова, — иногда мне необходимо изучить предмет всесторонне, узнать, так сказать, на каком языке он со мной говорит, чего он хочет от меня. — Евгений смущенно улыбается нам. — Такие вот странные отношения у меня с этими существами. Вещи мудры — говорили древние. На Востоке вообще, в отличие от Запада, считали, что не только субъект активен, но и объект иногда может активизироваться, вещи могут открываться в какой-то из своих ипостасей и говорить с нами, отсюда икебана — искусство составления букета, хокку. «Остерегайся кротости вещей», — писал один поэт, — их податливость обманчива, она вводит нас в заблуждение и создает иллюзию вседозволенности.
— Вам недостаточно поэтических средств, поэтического слова, что Вы прибегаете к фотографии?
— Причина тут простейшая — для меня фотография стала в какой-то степени частью моего видения бытия. Не жизни, а именно бытия, то есть, выражаясь философски, не стихия жизни меня увлекает в этом случае, а закономерность, осмысленность бытия. Отсюда и мой взгляд, мой интерес, моя точка съемки. Так что и для чего я снимаю? Почему я действительно с удовольствием иду на Чертово городище в три часа утра, нагруженный штативом и кофрой и объективом за левым плечом, — чтобы увидеть и снять восход солнца? Что меня влечет поздно вечером в том же вооружении идти в город снимать туман или легкий снег, отражение зданий в осенних лужах, заснеженные фонари в парке или цветные линии проезжающих автомобилей на фоне вечернего города? У меня давно уже зреет странноватое для XXI века желание написать большой цикл стихов о природе. Просто о природе — как всё там происходит по сути, по цвету, по запаху, по форме и все времена года, и суток, и в лесу, и в лугах… В общем, желание-то есть, но всё никак не соберется оно в кулак конкретного действия, хотя справедливости ради замечу, что большие и малые циклы о природе у меня есть во всех сборниках. И это не случайно. Таким вот образом отсутствие книги моих стихов, где бы мир живой, мир божеский, еще не отредактированный человеком, не уничтоженный его бессмысленной силой модернизации и урбанизации, предстал бы во всей своей естественной и дикой мощи, очаровывающей зрителей властно, подспудно, масштабом события, — отсутствие такой книги я интуитивно пытаюсь компенсировать фотографией, своими снимками про то, о чем пока не успел написать.
— То есть однажды, когда Вы скажете всё словом, выразите живое, оригинал потеряет для Вас интерес?
— Что вы! Как бы к жизни я ни относился, она — сфинкс, нечто непостижимое. Боюсь даже, если мы познаем ее, не дай Бог, конечно, между нами закончатся всякие отношения, доверие исчезнет: какое может быть доверие между властью и подвластными ей, но это, слава богу, случится нескоро. Я дорожу доверием живого, я хочу, чтобы некоторые вещи происходили помимо моей воли, и я бы только удивлялся, что они возможны, и фиксировал бы их.
Поразительные вещи мы наблюдали в этот вечер: при помощи слов мы путешествовали во времени, при помощи визуальных образов мы проникали в область неконтролируемую — запахов, вкусов и сред. Звучала гитара, голос Сергея Поспелова порою был нежен и вкрадчив, а то, преисполненный игривости, обращал нас к другой стороне действительности, точнее, к другому к ней отношению — веселому, счастливому, не терпящему никаких теней и сомнений — всё прекрасно, и мы будем жить вечно, как вечно то, что мы говорим и делаем. Андрей Иванов появлялся всегда в тот момент, когда необходимо было восстановить эстетическую справедливость и вернуть течение вечера на круги своя, прервать зарвавшихся выступающих и предоставить слово виновнику вечера Евгению Поспелову.
И вновь он говорил о превратностях своих отношений с натурой, о постановке света, о современных возможностях фотографии, об искусстве составления натюрморта, чтобы он ожил и заговорил, и о том, как порой случайны встречи и поразительны результаты, и только внутреннее чутье поэта помогает ему сохранить дистанцию перед лицом всемогущей фантазии жизни.
Эти мистерии встреч необыкновенны. Кто был и ушел ни с чем, а тем паче кто не пришел совсем, потеряли, быть может, самое главное — любовь к миру, существующему вне нашей воли, вне нашего о нем представления.
