0
Новосибирские критики обсудили громкую премьеру «Красного факела»
9 апреля секция критики Новосибирского отделения Союза театральных деятелей России собралась впервые в этом году. Вроде бы ковид наконец отступает, поэтому встречались не в «Зуме», а живьем.
Так пожелала председатель секции — заслуженный работник культуры РФ Валерия Лендова, которая возглавляет новосибирских критиков уже тридцать лет.
По ее словам, пьеса Марины Крапивиной публиковалась когда-то в «Современной драматургии», которую, к сожалению, сейчас мало кто читает, в том числе завлиты. Потому что, вместо того чтобы в сотый раз ставить «Три сестры» или набрасываться на Горького, стоит обратить внимание на современных писателей.
— Я подумала, что пьеса неплохая, ведь никто об этом не писал, — сказала Валерия Лендова.
Пьеса Марины Крапивиной глубоко символична и для режиссера, должно быть, весьма привлекательна. Хотя бы потому, что историю о соцработнике, матери-одиночке Людмиле, затюканной начальством, графиком и собственными «клиентами», можно рассматривать как с бытовой, то есть социальной точки зрения, так и с метафизической. Ведь в пьесе, помимо современных реалий вроде супермаркетов и соцработников, присутствуют еще и, например, скандинавские боги.
— Социальный работник — это ведь, по сути, проводник между миром мертвых и живых, — считает Наталья Дмитриева. — Сцена — это метафизический супермаркет, по которому мы постоянно ходим, выбирая еду, желания, образ жизни, навязанный рекламой. Людочка постоянно повторяет известную мантру: «Я счастлива, у меня все хорошо». И постоянно ходящий за ней оператор с камерой — это слепок нашего мира. Все мы сидим в инстаграме, тиктоке, фейсбуке. Цифровым телом мы все обросли очень сильно. Но через камеру может смотреть на нас, например, и Бог. Все это такая страшная сказка, а Людмила — это Красная Шапочка, идущая к бабушкам.
Фото Фрола Подлесного
Режиссер «Тайм-аута» Петр Шерешевский превратил спектакль во что-то среднее между оперой, танцем и реалити-шоу.
— Смотришь вроде бы на экран, все мелкие детали на экране крупно подаются во всем своем физиологизме и натурализме — Людмила бросает свою жизнь под ноги каким-то хищным тварям. В спектакле есть социальная критика, зритель по-своему вовлечен, — отметила Валерия Лендова. — Новый театр Юхананова и Серебренникова воюет с перевоплощениями, по сути — с театром Станиславского. Но считать Станиславского, который увлекался йогой и символизмом, каким-то отсталым? Это мы стали отсталыми — вот это да. С другой стороны, есть ли у нас в Новосибирске что-то похожее на «Тайм-аут»? Сначала это называлось авангардным театром. Потом — постдраматическим. Этот термин у нас уже прижился. А сейчас его называют перформативным. Автор пьесы уже как бы не нужен — с автором нужно бороться, так же следует откинуть конфликт, характер и драму. Правда, возвращаются к слову, которое постепенно начинает отстаивать свое место на сцене. А рядом с перформансом, док-театром и инклюзивным театром, как правило, стоят социальная критика и политика. Я понимаю, что театр должен развиваться, но все же для меня все это не совсем театр. Потому что нет перевоплощения, погружения в человека, попытки доузнать что-то о человеке и жизни.
Однако одно дело в сотый раз делать ремейк по пьесе классика, и совсем другое — взяться за сырой, свежий материал, созданный здесь и сейчас, и обработать его так, чтобы это стало интересно зрителю.
— У нас ведь как часто говорят? «Почему вы берете Чехова или Достоевского? Ставьте лучше современные пьесы и делайте с ними что хотите!» — сказала Нина Пашкова. — Вот режиссер взял современную пьесу и сделал с ней что хотел. То, что происходит на сцене, — это все-таки театр. А на сцене — такая архетипичная фигура для русского искусства, как маленький человек перед лицом жестокой жизни.
